Как бабочка, сердце иглою
К памяти пригвождено.
Горькая миндалинка твоего маленького сердца хранит глубокую закрытую щербинку. Я люблю тебя там, на самом дне этой щербинки. Я люблю тебя там, у моря, где ты горько-соленая, еще доверчивая, бархатно-теплая. Где взгляды прямые и честные. Где ты шалела от смелости своих рук и губ. Где наши озябшие за долгую северную зиму души с голодной нежностью жались друг к дружке, настойчиво и нагло ища взаимное тепло. А внутри и снаружи царили субтропики - смесь жары и влаги. И где был самый теплый и самый волшебный дождь, который только распалял все больше, вонзая тонкие меткие струи в загорелую кожу. И твой беззвучный смех вздрагивал неуловимым эхом. И промокшие влюбленные дети июля кусали губы до крови, чтобы больно, чтоб на память, чтоб надолго. И каждая клеточка переполнялась золотым соком и вибрировала в три такта: я-тебя-люблю. Однозвучие страсти прогремело заключительным аккордом, оставив в памяти тихий отзвук жалобного стона-всхлипа, как каденция на дне души.
К памяти пригвождено.
Горькая миндалинка твоего маленького сердца хранит глубокую закрытую щербинку. Я люблю тебя там, на самом дне этой щербинки. Я люблю тебя там, у моря, где ты горько-соленая, еще доверчивая, бархатно-теплая. Где взгляды прямые и честные. Где ты шалела от смелости своих рук и губ. Где наши озябшие за долгую северную зиму души с голодной нежностью жались друг к дружке, настойчиво и нагло ища взаимное тепло. А внутри и снаружи царили субтропики - смесь жары и влаги. И где был самый теплый и самый волшебный дождь, который только распалял все больше, вонзая тонкие меткие струи в загорелую кожу. И твой беззвучный смех вздрагивал неуловимым эхом. И промокшие влюбленные дети июля кусали губы до крови, чтобы больно, чтоб на память, чтоб надолго. И каждая клеточка переполнялась золотым соком и вибрировала в три такта: я-тебя-люблю. Однозвучие страсти прогремело заключительным аккордом, оставив в памяти тихий отзвук жалобного стона-всхлипа, как каденция на дне души.