1976 год. 1 сентября. Трехчасовая электричка Свердловск – Каменск. Первый курс или по-другому - абитура радиофака УПИ - загружается в вагоны, чтоб ехать в колхоз на уборку картошки. Никто никого не знает, первый день «учебы». Довольно не по-уральски тепло, но все одеты основательно, по-рабочему – телаги, сапоги, брюки, лыжные шапочки. Тьма гитар, песни, какие-то крики, попытки найти свою группы, охрипшие старосты, провожающие мамы, последние наставления – мы поехали. Началась наша студенческая жизнь.
В первый же вечер в колхозе наша группа себя проявила. Пока все остальные группы были заняты набивкой соломой своих наматрасников и наволочек, пока размещались в здании заброшенной деревенской школы села Соколово, наша группа отрядила «добровольцев» на разведку. Старый (наш староста) выбрал нескольких человек, обещал взять под свой контроль наши «соломенные» дела и велел установить контакты «где надо».
Что требуется брать под контроль в первую очередь при занятии населенного пункта? Из теории мы помнили, что надо брать под контроль почту, телеграф, банк, мосты... Ни одного из перечисленных объектов в деревне Соколово не было, поэтому на свой страх и риск мы выработали собственный список – магазин и молочная ферма. В результате в первый же вечер наша группа пила водку, заботливо прихваченную почти каждым из дому, запивая ее парным молоком и закусывая печеньем из магазина. Первую ночь никто из нас не спал, зато наутро мы уже знали друг друга, как облупленного. Ни одна другая группа такой скорости знакомства не продемонстрировала.
Вторую и несколько последующих ночей все спали в довольно странном режиме – каждый кубрик травил анекдоты. Школа представляла из себя одноэтажное здание с 5 или 6 классными комнатами, в центре каждой из которой находилась огромная голландская печь, возле которой в процессе проистекания колхоза все сушили свои портянки, поэтому за дух, стоявший через пару дней в комнатах, вы можете себе представить. В каждой комнате на двухярусных нарах с соломенными матрасами разместилось примерно по 50 человек. Пара кубриков поменьше был девчачьи, остальные – с парнями. Теперь представьте себе, что каждый из 50 человек знает влет хотя бы по 10 анекдотов и 10 имеет в запасе, а если вспомнить - еще 10. И еще 10. И еще...
Через несколько дней дошло до того, что состояние народа было «спит и курей бачит» - то есть ухайдаканные слушатели постепенно засыпали, но тут кубрик взрывался гоготом от удачного анекдота. Заснувшие просыпались, пихали в бок своих соседей и требовали тихонько повторить анекдот им. Те рассказывали, проспавшие начинали ржать прямо в середине повествования следующего анекдота, чем вызывали всеобщее недовольство. Но поделать с этим было ничего невозможно.
В общем это было что-то страшное, по утрам с рассветом все вставали с сонными невыспавшимися мордами, но ночью анекдоты не прекращались. Дошло до того, что девчоночьи кубрики, ввиду тонкости стен прекрасно слышавшие каждое слово, стали подслушивать и смеяться вместе с нами – все равно хохот спать не давал. Таким образом не высыпались все. Рассказать анекдот было непросто. Во-первых, надо было ловко встрять сразу после того, как закончился предыдущий и слушатели отсмеялись, но никто следующий еще не начал рассказывть свой. Во-вторых, надо было не забыть анекдот, который хочешь рассказать. В-третьих, в связи с полусонным своим состоянием надо было ухитриться не начать рассказывать анекдот, который уже рассказывали позавчера.
Таким образом, как вы можете себе представить, мы «познакомились» сначала по голосам. Несомненным победителем «по голосу» был Шура Кавешников – асушник из «двойки». У него был совершенно потрясающе смешной голос, чем-то очень похожий на голос Василия Ливанова. Я как сейчас помню его супер-анекдот:«Сидит заяц на мостках над речкой и помахивает водными лыжами, а тут сзади волк!» Последние слова просто тонут в реве хохота и стонов, потому что слушать Шурино исполнение без смеха было невозможно. Когда смех слегка стихает, он обиженно провозглашает на весь кубрик:«Да вы погодите, мужики, это же еще не весь анекдот-то!» После этого заявления у многих начинается икота и рыдания. Но чтоб все это понять надо конечно было там быть.
Надо сказать, что смех помогал, потому что особых поводов для оптимизма не было. В тот год абитура почти всех УПИйских факультетов попала под дезинтерию. Инжек, например, через две недели после приезда просто весь вывезли по домам и больницам, потому что больше половины не могли отойти от туалетов дальше, чем на пару десятков метров. Поэтому другим факультетам, а особенно физтеху пришлось за инжек отдуваться и собирать их картошку. В целях раннего обнаружения дезы к нам приехала спецкоманда и у всех поголовно (а точнее - пожопно) взяли мазок, что явилось нескончаемым поводом для шуток, а так же попало потом в нашу групповую песню, которую мы сочинили коллективно на основании колхозных событий.
Чем на самом деле раньше было двухэтажное то, что называлось столовой, мы так и не поняли до самого конца. Кормили нас даже не отвратно, а примерно, как в лагере. Не в пионерском, нет. Кроме того, огромную часть работы по кухне должны были делать сами студенты - дежурная группа: мытье посуды, чистка вручную нескольких жбанов картошки (на 270 рыл), помывка кухни и столовой, заготовка дров на завтра и т.п. Поскольку групп было 11, то прикидывали, что каждой достанется по два дежурства, но чтоб не было обидно, группы дежурили не в номерном порядке, а в «случайном», определенном жребием в первый день. Про еду лучше не говорить – в этой «столовой» обиталось несметное количество мух, поэтому они в постоянно режиме были везде – в супе, во втором, в чае. Бороться с мухами в супе и втором было легко – их просто отодвигали на край тарелки. Хуже было с чаем. Старина Хэнк как-то раз напился чаю с хлебом, потом выплюнул себе что-то на руку, рассмотрел и сказал:«Вот блядь! А я думал это чаинка!» Что тут удивляться про какую-то дезинтерию. Счастливыми были дни, когда мы убирали "дальнее" поле - обед туда нам привозили, чтоб рабсила зря время не прохаживала. Кормили все тем же дерьмом, но хоть мух не было.
Во второе свое дежурство по кухне, попавшее на 18 сентября, мы нажрались. Как свиньи. В результате чего Саймон начал икать. Страшно икать. Бесконечно и беспростветно. Было множество советов и процедур, закончившихся ничем. Саймон обреченно продолжал икать, глядя добрыми телячьими глазами и дыша на всех перегаром. Тогда, вспомнив увиденый как-то раз гипноз «от икания» в исполнении моего друга - студента мединститута, я взял дело в свои руки. Место для гипноза на втором этаже было выбрано не очень удачно и окончилось все тем, что Саймон с грохотом просто свалился по крутой лестнице со второго этажа на первый. Хорошо, что был пьян вусмерть – тверезый бы точно себе что-нибудь сломал. А так – встал и стал требовать, чтоб ему дали швабру, потому что он сейчас будет мыть пол! Только через пару минут все осознали, что икать он перестал. После этого, сами понимаете, все последующие 6 лет обучения вся общага радиофака на Коминтерна 5 безрезультатно ходила ко мне лечиться от икоты.
Туалет и умывалка тоже не были предметами нашего оптимизма и, как вы понимаете, располагались не в школе, а метрах в 50 от нее, так что называть это все «удобствами» не поворачивался язык. Чтобы справить нужду или помыться после поля, надо было идти на улицу. Пока температура была выше нуля, оба эти занятия не вызывали особого неудобства или дискомфорта, хотя многих абитуриентам-горожанам этот тип туалета был знаком только по рассказам родителей, а такой вид умывальников они видели только на картинках. Но когда стало холодно (не прохладно, а именно холодно, можете поверить уральцу на слово) и 19-го сентября пошел снег, бегать по нужде стало влом. А умываться в деревенских рукомойниках и вовсе стало невозможно – после нашего легендарного дежурства, встав с похмелья со страшной головной болью утром 19-го, потыркав недвигающиеся палочки и открыв крышки, мы обнаружили в рукомойниках лёд и самые отважные из нас отправились умываться на речку, что тоже оказалось непросто. Пришлось вначале расколоть лед и отогнать его куски от берега, чтоб зачерпнуть ледяной воды и размазать по морде лица вчерашнюю грязь.
Я могу еще долго рассказывать про наш первый колхоз. Про то, как Карагез, искупавшись в ледяной речке, сидел на мосту в одних трусах на пронизывающем ветру, чтоб заболеть и быть отправленым из колхоза вместе с девчонками 21 сентября, но заболеть ему так и не довелось. Про то как после отъезда основной части факультета нас осталось человек 30 и нам пришлось бесчетное количество раз махаться с местными, которые наконец-то получили преимущество в численности и спешили его реализовать. Про то как Владик Влагалищев, получившией свою кличку за пронзительные крики на все поле «Раскрывай влагалище!!!», которые предназначались девчонкам, стоявшим «на мешках», и которые должны были ловко раскрывать их навстречу ведрам, приносимым Владиком бегом от сборщиков, практически в одиночку тушил пожар, устроенный местными ночью в школе, пока мы спали в соседнем кубрике. Про то как мы, чтоб не помереть с голоду в последние дни, когда нас просто перестали кормить, покупали трехлитровые банки сливок у непросыхающего мужа доярки с фермы и который, каждый раз вынося эти банки, воровато оглядывался, прикладывал палец к губам и заговорщицки говорил совершенно непонятную нам фразу:«Про п..зду – ни слова!» Про то, как последние несколько дней мы лопатами копали картошку из-под снега, потому что маципуры вязли на пахоте и ничем нам помочь не могли, а с неубранной картошкой нас не отпускали по домам. Про то, как приходилось обвязываться картофельными мешками со спины, потому наши телаги и штаны за полчаса становились насквозь мокрыми от постоянно идущего дождя со снегом. Про то какое блаженство было налить 27 сентября, вернувшись домой в 9 вечера, ванну с горячей водой и вымыться, почти уснув в ней. Первый раз за 27 дней страшной грязи вымыться в горячей воде. А потом встать в 5 утра 28 сентября на первую электричку, чтоб приехать в Свердловск к 8:30 на первый день учебы. Про то, как никто не узнал друг друга, придя на учебы - мы не видели друг друга в костюмах, постриженными и причесанными, а только в телагах и лыжных шапочках.
Но я ни грамма не жалею о том колхозе. Именно в нем мы стали Группой. Восьмеркой. На долгие 6 лет.
P.S. Вся эта прелесть (как, впрочем, и вся остальная жизнь провинции с ее нестоличной спецификой) пролетела мимо столичных студентов и мне их где-то жаль, потому что Крокодил, приехавший из Ленинграда на зимние каникулы после первой сессии, пожаловался, что все еще не знает как зовут две трети его группы - они так еще и не познакомились.
(©)
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
tima - использование текста (кроме ссылок на него) требует согласия автора
Колхоз. Второй курс.Колхоз. Третий курс.Колхоз. Пятый курс.